К чему я о ней здесь, в эскизе к портрету актрисы? Эскизе, потому что дебютанты портре­тами не удостаиваются — по рангу не положено. Можно напи­сать эскиз, набросок, предуве­домление, предсказание. Что-то из расхожих серий «новые име­на», «будем знакомы» и проч. Задача — не перехвалить. А лучше — вообще не хвалить. И я собираю в кулак чувство меры...

Так при чем здесь книга Коза­кова?

А вот при чем: помимо пищи уму» эстетическому чувству и алчному любопытству она изрядно подкармливает интел­лект. Сознаваться в этом груст­но. Грустно, читая книги Юрского или Козакова, думать — зачем нужны критики, если так пишут актеры? Уте­шает только, что пока еще не все актеры...

Так вот, именно в книге Коза­кова я вычитал цитату, повторя­емую то ли рефреном, то ли заговором. Из Блока: «Все, что человек хочет, непременно сбу­дется. А если не сбудется, то и желания не было. А если сбу­дется не то, разочарование только кажущееся, сбылось именно то». — «Что бы это зна­чило? Обдумаем...» — предло­жил Козаков. «Обдумаем», — согласился я.

Обдумывание — процесс дол­гий, иногда — пожизненный. И осталась бы для меня эта мысль Блока не более (но и не менее) чем самоутешением «на черный день», вынужденной данью фатализму... Но вот — упрек за недоверие классику? — позна­комился с судьбой актрисы. И если бы судьбе, как роману, полагался эпиграф, — быть ему из Блока. Тем самым, что проци­тирован в книге Козакова.

Впрочем, какая «судьба», какая «актриса», если речь идет всего лишь о выпускнице, вер­нее, де-юре, даже еще сту­дентке экспериментального V курса режиссерского факуль­тета ГИТИСа (мастерская Анд­рея Александровича Гончаро­ва). Хотя, согласитесь, понятие «актриса» не определяется наличием на руках диплома, выданного театральным учеб­ным заведением. Актерское творчество — явление столь загадочное, что, кажется, ника­ким законам не подчиняется. Но если  нет законов, то,  может быть, есть хотя бы закономерно­сти? Или все-таки решает — удача, и «...если сбудется не то...» — так и надо?

Вся эта долгая преамбула написана мною, в сущности, от бессилия перед лицом судьбы, столь откровенно использующей и меня лично своим орудием. И я даже написал бы, что сдаюсь ей с удовольствием, поскольку «та­ланту надо помогать, бездарно­сти пробьются сами». А Наталья Силантьева, видимо, талант. Но я не напишу этого, потому как— чувство меры держит в узде.

Я просто расскажу о судьбе.

Но сначала — о роли, к этой судьбе привлекшей.

Помню один из первых пока­зов дипломного спектакля по «Недорослю» Фонвизина — «Страстей по Митрофану». Заглавие было изменено не только потому, что нынче это в моде, но и чтобы как-то «оправ­дать» бесшабашную игру с хре­стоматийно знакомым, до оско­мины «классическим» произве­дением.

Под руководством Е. Арье сту­денты озорно и остроумно куролесили с залом, с текстом, со стереотипами прочтения пьесы, с собственными персонажами. Отбросив пиетет, они позволяли себе все: пропуск целых сцен и просто чтение их «по ролям» по книжке, вставки из писем самого Фонвизина, игру с ремар­ками, когда, к примеру, автор­ское указание «отходит» трак­товалось как уход в мир иной... Герои равно не принадлежали ни XVIII, ни какому другому веку, оборачиваясь некими вневре­менными гротесковыми маска­ми. И эта околофонвизинская чехарда так и осталась бы лишь «балаганом по Митрофану», если бы не постоянно прорыва­ющаяся сквозь трюкачество «истина страстей» при полном неправдоподобии чувств в до реализма иррациональных пред­лагаемых обстоятельствах. Истина страстей, достигаемая всего двумя-тремя персонажа­ми, и среди них, и прежде всего— Простаковой — Сила­нтьевой.

Ее Простакова — совершенно реальная женщина, страшно уставшая от абсурдной круго­верти окружающего ее мира и сама доходящая до абсурда в своей страсти к сыну, в неудач­ной попытке вырвать его из этого дьявольского хоровода. Ее самодурство — скорее от бессилия, а не от всевластия, и, падая в финальный обморок, она «от­ходит» — то бишь трагически погибает.

Темперамент и заразитель­ность Силантьевой в этой роли сочетались с отточенной актер­ской техникой, и я бы написал, что явление это нечастое, достойное многих красивых эпи­тетов, и я бы их щедро привел, написал бы даже, что увидел на студенческой еще сцене уже «прирожденную» актрису. Но не напишу. Зная чувство меры.

Увидев такую работу, я само­надеянно вычислил биографию некой героини «Светлого пути» в творчество. Но стереотип рух­нул.

У Силантьевой оказалась не биография, а судьба.

Судите сами.

Она из Ульяновска. Не помышляла об актерстве. Поступила на вечернее отделе­ние юридического факультета. Но... Получив диплом, ни дня не проработав по специальности, устроилась на должность мето­диста в кинотеатре. Зачем? Слу­чайно в местное управление кинофикации приходит разна­рядка на киноведческий факультет ВГИКа, и предлагают поступать ей. Почему? С первого захода не поступила. Со вто­рого — набрала нужное количе­ство баллов, но... зачислили кого-то другого. Дома сообщила, что принята, уволилась, пере­ехала в Москву, «в никуда». С какой стати? Потом где-то, чуть ли не в Госкино, доказала свое право учиться. Для чего? В конце первого курса увидела репетиции дипломных работ. актерского факультета, их убо­гость ее поразила, и она... Пошла поступать на актерский. Но... Провалилась всюду, кроме Щукинского. Сдала документы, чернилами залив в паспорте дату рождения. Но на «перету­ре» ее даже не стали слушать... Оставался ЛГИТМиК. там не прошла даже предварительную консультацию, но: в коридор, где стояла оглушенная безна­дежностью абитуриентка, выбе­жала дама из комиссии и сказа­ла: «Они ничего не понимают. Вас должна увидеть сама Мале­ванная». Что это — рука судь­бы? Нет, рука — это блат, а тут — перст. Судьбы.

«В итоге меня приняли, и со дня поступления ни одной четверки я не получила. Един­ственное, чего мне жалко, это лет, потраченных впустую. А может быть, так и было нужно?» Что я могу ответить актрисе? Да и себе — на все «зачем» и «по­чему»? Адресовать к словам Блока...

«Курс был замечательный, и это во многом благодаря Ларисе Ивановне, — она сама очень солнечный человек, я ей обя­зана всем. Боюсь, она мне не простила моего ухода — ну что же, она имела на это право». Ухода? Да, судьба снова делает' финт. Нет, здесь скажу нежнее, — пируэт. Наташа пере­ехала в Москву, на курс Гонча­рова, отучившись уже два года. Ушла, когда в ЛГИТМиКе для нее были взяты две дипломные работы — «Месяц в деревне» и « Зойкина квартира». Ушла, потеряв год... Но ушла — вслед за любимым человеком, кото­рый впоследствии стал ее мужем. А может быть, авантюр­ность свойственна ее натуре? Или та безоглядность страсти, что позволяет совершать поступки? А они нужны в искус­стве. Аксиома.

В той «школе», которую при­обрела Силантьева, учась сна­чала в ЛГИТМиКе с его акаде­мизмом, дисциплинированно­стью, требовательностью, а потом — в ГИТИСе с его вольни­цей, где блестящая плеяда педагогов (у Силантьевой — А. Гончаров, М. Захаров, В. Скорик, Е. Арье) — не учит, а предо­ставляет возможность выучить­ся, обратиться из работника—в творца: «Здесь, если человек талантливый, если он сам захо­чет, — он станет профессиона­лом. А как еще стать художни­ком? Не из-под палки же...» — скажет Наташа, — соединилось все, позволившее ее судьбе разыграть еще один блестящий шанс.

На II курсе Гончаров пробует Силантьеву на роль Маруси в «Закате» Бабеля. Сколько актрис начинали репетировать, а сыграла она. И играет без дуб­леров по сей день. Играет всю противоречивость этой женщи­ны, мягкой и отталкивающей, безрассудной и расчетливой, искренней и хитроумной, неза­щищенной и сильной, продажной и непорочной. При всем этом — . дьявольски привлекательной. Я бы мог написать, что эта роль — «высшего пилотажа». Но тогда станет очевидно, что и актриса того же ранга, если сразу завое­вывает не только Менделя Крика, но и целый зрительный зал. Впрочем, иначе эту роль играть невозможно. Ведь трагедия Менделя Крика и в том. что остается невыясненным, дей­ствительно ли он нашел ту, ради которой можно забыть и детей, и родных, и годы, или жестоко обманут очаровательной вымо­гательницей. От этого зависит наше отношение к нему: сочув­ствие к Маттиасу Клаузену с Молдаванки или брезгливое осуждение одесского Федора Карамазова.

Я бы мог написать также, что эта двойственность Маруси — женщины-мечты и дешевой шлюхи одновременно — потре­бовала от актрисы филигранной техники. Но — не напишу. Соб­людая чувство меры. Одно могу констатировать — мне показа­лось, что то ли героиня, то ли актриса обладают неким гипно­тическим даром. Хотя Наташа утверждает, что просто «премь­еру играла в беспамятстве».

И все же: «Самой дорогой для меня была работа в «Недоро­сле», когда каждый спектакль для нас был экспериментом, успех которого зависел до сих пор не понятно от чего».

Хоро­шо, что актерам что-то непонят­но. Тогда вроде бы и критики не без надобности...

К сожалению—такова судьба дипломных работ, — спектакля этого уже нет. Но сохранена и играется на сцене филиала Театра имени Маяковского дру­гая дипломная работа курса — «Наливные яблоки, или

Правда хорошо...», поставленная Гонча­ровым по пьесе Островского. Спектакль по стилю, по эсте­тике своей, казалось бы, проти­воречащий «Страстям по Митро­фану», но — диалектика! — обнаруживающий вдруг немало сходных с ним черт. Из которых самая заветная — игривая и игровая подмена живых людей—типажами. Среди кото­рых лишь двум-трем актерам удается иметь лицо, а не маску. И среди них — нянька Филицата Силантьевой.

Юркая молодуха, все время на бегу что-то кому-то обустраива­ющая, внешне простодушная до детскости, но чертовски, до нахальности хитроумная, со смешной, кокетливо торчащей на голове косичкой, Филицата становится центром интриги как 17 центром    смерча, закручивающего вокруг себя все и всех. Она оказывается близка не столько действующим лицам самой комедии, сколько лицу, стоящему над ними,—человеку от театра, придуманному и проз­ванному в спектакле Зазыва­лой. Они вместе порой напря­мую общаются с залом. И здесь — куда деваться? — зал оказывается завоеван вездесу­щей нянькой. И реплика, бросае­мая Зазывалой в финале I акта, — «Няньке Филицате — приз зрительских симпатий!» — вполне оправдана.

«Приз зрительских симпатий». Он отдается Силантьевой и в «Страстях по Митрофану», и в «Наливных яблоках», и в «Зака­те». Что дальше?

Дальше — потери и приобре­тения судьбы. Ведь Наташа еще студентка V курса ГИТИСа, хотя одновременно — актриса Театра имени Маяковского. Это вместе называется «актриса театра-студии при Театре имени Маяковского». Даже в самом этом статусе судьба ее выписы­вает свои фортеля. Словно судьба Силантьевой — тоже актриса. Нет, скорее режиссер. Или драматург. А Наташа живет в предназначенных мизансценах предназначенной роли, испол­няя ее со всей полнотой своего дара и со всей фанатичностью преданности театру. Живет, понимая цену каждой секунды, уносящей от нее роли: Джуль­етту уже не сыграть... Живет, продолжая тренаж, каждодне­вный, монотонный, чтобы быть готовой в любой момент, когда прозвучит для нее фраза помрежа — «Ваш выход». Живет с мудростью и безогляд­ностью человека, нашедшего себя.

Так что можно надеяться: «Все, что человек хочет, непре­менно сбудется...» И дальше как написано у Блока. И процитиро­вано в той хорошей книге, что написал Михаил Михайлович Козаков.